Введение Замахшари (ум. 1144) к его комментарию к Корану «ал-Кашшаф»

Предисловие к переводу

Джар Аллах Абу-л-Касим Махмуд ибн ‘Умар аз-Замахшари (1075­1144), прозванный «гордостью Хорезма», оставил яркий след в истории му­сульманской науки. Это был человек разносторонних интересов.

Как богослов он принадлежал к школе му‘тазилитов. Многие называют его последним крупным представителем этой школы, доминировавшей в XI- XII веках в Хорезме.

Как филолог Замахшари занимался грамматикой, риторикой и стихо­сложением. Его грамматический трактат «ал-Муфассал» был и до сих пор остается в числе самых известных и самых востребованных книг по арабской грамматике. Его труды «Асас ал-балага» (Основа красноречия) и «Ал-Кистас ал-мустаким фи ‘илм ал-‘аруд» (Правильные весы в науке стихосложения) также были весьма популярны.

Однако наибольшую славу ему принес его тафсир «ал-Кашшаф»¹, кото­рый входит в пятерку самых распространенных классических комментариев к Корану и стоит в одном ряду с трудами Табари и Ибн Касира. Возникает вопрос, как получилось, что комментарий, написанный ученым, придержи­вавшимся доктрины му‘тазилизма, мог стать и оставаться до сих пор столь популярным? Ведь среди суннитов, которые составляли и составляют боль­шинство населения исламского мира, му‘тазилитское учение считалось ере­сью.

Ответ лежит не в богословских, а в филологических занятиях Замах- шари. В отличие от других признанных мэтров мусульманкой экзегетики, он не историк, как Табари и Ибн Касир, не философ, как Фахр ад-Дин ар-Рази, не законовед, как Куртуби и Ибн ‘Араби. Он лингвист и риторик, а как ком­ментатор - прежде всего второе. Пожалуй, никто, как он, не чувствует текст Писания ислама. Именно текст, его стилистику, его композицию, а не обстоя­тельства ниспослания тех или иных фрагментов или какие-то иные внешние по отношению к собственно тексту факторы. Он улавливает тончайшие от­тенки выражаемого смысла, по-особому ощущает связность фраз и мыслей. Постоянные вопросы, которые он задает в своем комментарии: «Почему это сказано после таких-то айатов?» или «Почему это сказано так, хотя обычно говорят по-иному?» и т.д. Ответы на эти вопросы, всегда точные, иногда па­радоксальные, которые приближают читателя к проникновению в глубинный смысл текста Писания, и обеспечили тафсиру Замахшари место среди самых известных, самых читаемых и почитаемых комментариев к Корану. Причем, скорее, вопреки, а не благодаря его богословским пристрастиям.

Однако именно приверженность учению му‘тазилитов оказалась тем стимулом, который вызвал интерес Замахшари к стилю и литературным дос­тоинствам Писания. Му‘тазилиты, как известно, были принципиальными сторонниками тезиса о сотворенности Корана. Собственно говоря, они его и выдвинули, полагая, что вера в безначальность, несотворенность Корана есть нарушение принципа единобожия. Однако массы верующих, равно как и ученые традиционалисты, восприняли это утверждение как умаление досто­инства Писания ислама. Чтобы выправить ситуацию, му‘тазилиты занялись разработкой учения о чудесности, неподражаемости (i‘jaz) Корана. Коран со­творен, но он есть неповторимое чудо². Так можно кратко выразить связку двух тезисов в учении му‘тазилизма.

Среди известных фигур, первыми занявшихся вопросом о неподража­емости Корана, были один из шейхов этой богословской школы ан-Наззам (ум. 845) и его ученик, знаменитый литератор ал-Джахиз (ум. 868), также му'тазилит по убеждениям, автор книги «Назм ал-Кур’ан» (Строй или Слог Корана). Они положили начало науке о неподражаемости, однако первое обоснование того, почему Коран неподражаем, принадлежащее ан-Наззаму, не было принято коллегами. Ан-Наззам утверждал, что Коран - неповтори­мое чудо потому, что Аллах оградил его от попыток соперничества, лишив людей не только возможностей, но даже и желания соперничать с Божествен­ным словом. Теорию «недопущения» (ṣirfa), выдвинутую ан-Наззамом, далее опровергали практически все, кто занимался данной дисциплиной. Они усма­тривали в ней имплицитное допущение того, что в самом Коране нет ничего чудесного и неповторимого, раз его надо ограждать. В дальнейшем основа­ния чудесности Корана искали уже в самом тексте, а не в ограде, вокруг него. Мы не будем здесь пересказывать детали этих поисков, тем более что их пре­красно изложил Суйути в уже процитированной главе «Совершенства». Ог­раничимся лишь одним замечанием. В конечном итоге мусульманская наука пришла к выводу, что суть чудесности Корана - это его слог и стиль. Этот вывод привел к возникновению риторики как инструмента анализа стилисти­ки текста, а возникшая наука была применена к Писанию ислама, став очень важной частью мусульманского корановедения.

Дальнейшие вехи таковы. Итоговое и самое главное сочинение о непо­дражаемости Корана было написано богословом аш'аритской школы, при­шедшей на смену му'тазилитам, знаменитым Абу Бакром ал-Бакиллани (ум. 1013). На этом прочном теоретическом основании возникла риторическая наука, которую создал ‘Абд ал-Кахир ал-Джурджани (ум. 1078), грамматист по образованию. Созданный инструмент для анализа стиля был применен к изучению текста Корана, причем одним из первых и самых известных в этом деле оказался именно Замахшари, тоже грамматист, но также и риторик, вос­принявший науку Джурджани.

Обратимся теперь к Введению, предварив перевод несколькими заме­чаниями.

Структура Введения такова:

• [Предисловие - Хутба];
• [Два уровня науки толкования];
• [Главная наука для раскрытия сокровенных истин - риторика];
• [Повод для написания комментария].

В предисловии, практически обязательном для любого мусульманского сочинения, структура которого определяется славословием Аллаху и Его по­сланнику, авторы обычно предваряют какие-то важные для этого сочинения темы.

Так вот, Замахшари начинает хутбу тем, что говорит о композиционной стройности и завершенности текста Писания, несмотря на то, что ниспосы­лался он вразбивку, а также о наличии в нем четкой структуры, прочерченной делением на суры и айаты, заявляя тем самым о своем интересе к изучению строя текста. Кроме того, он упоминает о наличии в Коране двух частей: бес­спорного (muḥkam) и неочевидного (mutashābih), как бы предваряя разговор о двух уровнях понимания текста, следующий далее³.

Затем, упомянув единство Всевышнего, который один вечен, Замахшари, совершенно в духе учения му‘тазилитов, переходит к сотворенности Кора­на, а далее - к его чудесности и неподражаемости, уделив большое внимание теории «вызова». Эта теория строится на коранических текстах, где говорит­ся о том, что язычникам-арабам был брошен вызов попытаться превзойти Коран, но никто даже не попытался сделать это⁴.

Можно сказать, что уже в хутбе Замахшари совершенно осознанно за­являет как о своих богословских взглядах, так и о центре своих интересов в изучении Корана.

В следующем разделе он говорит о том, что в любой науке, в том числе и в науке тафсира, есть два уровня, один - доступный всем, и другой - куда могут проникнуть лишь самые избранные. Именно там находятся «тонкости смыслов, бросающие вызов умам, таинственные секреты, скрывающиеся за завесами, ... хранилища тайн, до которых трудно добраться». Этот уровень глубинного, а не поверхностного смысла Писания ислама и интересует Замахшари прежде всего: «Эту науку не исчерпать, и к ней устремляют взоры все знающие люди». В этом контексте он упоминает книгу ал-Джахиза, о которой мы говорили выше, как бы снова заявляя свою богословскую позицию.

В третьем разделе Введения он утверждает, что ключом к этим тайнам Писания является наука риторика, и именно поэтому она - главная наука для толкователя. Только глубоко изучив эту науку, комментатор «станет рыцарем науки о выражении, одним из первых среди хранителей Писания, оставшись при этом верным своей природе, наделенным острым чутьем, бдительным ду­шой, могущим замечать тончайшие нюансы, самые скрытые символы». Тогда он будет «мастером в искусстве мысли и слова, понимающим, как складывает­ся и строится речь, как достигается порядок и гармония в ней».

В последнем разделе Введения, где Замахшари рассказывает, почему и как он решил написать комментарий, он опять четко заявляет свою «партий­ную» принадлежность. В тексте прямо говорится, что написал он тафсир по просьбе своих единомышленников и для них.

Как мы видим, это предисловие, очень выстроенное и очень индиви­дуальное, ясно показывает нам, кем является комментатор и какую цель он перед собою ставит. Предоставим слово Замахшари.

***

Замахшари. Введение к комментарию «ал-Кашшаф».

Перевод с арабского⁵

[Предисловие - Хутба]⁶

Слава Аллаху, который ниспослал Коран как речь стройную, упоря­доченную (mu’allaf munaẓẓam), низведенную в разбивку (munajjam) по мере надобности. Он открыл Коран славословием (taḥmīd)⁷, а завершил его взыванием к помощи (isti‘ādha)⁸. Он выделил в откровении две части: неочевидное (mutashābih) и бесспорное (muḥkam)⁹, и разделил (faṣṣala) Коран на суры, а суры – на айаты, выделив их разделениями (fuṣūl) и концовками (ghāyāt).Все это мог сделать только Тот, у Кого атрибуты Начинателя и Созидателя (mubtadi’ mubtadi‘), черты Зачинателя и Изобретателя (munshi’ mukhtari‘). Достохвален Тот, кто оставил себе первенство и вечность. Все же остальное помимо Него - новосоздано после того, как его не было.

Он положил начало (ansha’a) Корану¹⁰, книге, в которой блеск изъясне­ния и неопровержимость доводов, книге живой, говорящей, полной ясных знамений и доказательств. Он воздвиг ее «арабским Кораном без всякой кривизны» (39:28), сделав ключом к пользе для дел веры и мира и подтвер­ждением истинности небесных книг, бывших до него.

Он явил Коран неподражаемым чудом (mu‘jizan), которое останется вечно, когда все прочие чудеса будут стерты временем, которое распростра­нится в мире среди прочих книг на всех языках и во всех краях.

Он заткнул Кораном рты чистокровным арабам, которые были выз­ваны на соперничество с ним, заставил замолкнуть тех искусных ораторов, кому был брошен вызов. Ни один из обладателей чистого языка не произвел ничего, что могло бы сравняться с Кораном или просто быть поставленным с ним рядом. Ни один красноречивый оратор не смог подняться до уровня даже самой короткой суры, хотя этих краснобаев было больше, чем камешков гальки, они были многочисленней, чем песчинки в пустыне. Не взыграл в них азарт крови (‘asabiyya) при том, что они были известны своим пристрастием к полемике и соперничеству, которым они готовы бывали отдать все силы осо­бенно, когда речь шла о серьезных делах или когда они видели, что нечто идет вразрез с их намерениями. Стоило кому-то сочинить восхваление, как тут же появлялись другие восхваления. Стоило кому-то воспеть героические деяния, как сразу начинали звучать другие героические оды¹¹.

Он сначала лишил противников аргументов, а потом не дал им успеха в противостоянии мечом. Они было попытались прибегнуть к одному мечу, но меч, если его не заострили аргументы, всего лишь игрушка, пустая забава. Отказались же они полемизировать аргументами, потому что знали, что море, когда разольется, поглотит другие водоемы (kawākib), что солнце, когда заси­яет, погасит свет звезд (kawākib) ¹².

Благословение (ṣalāt) лучшему из тех, кому было дано откровение, возлюбленному Аллахом, Абу-л-Касиму Мухаммаду ибн ‘Абдаллаху ибн ‘Абд ал-Мутталибу ибн Хашиму, знамени, воздвигнутому среди бану Лу’айй, вет­ви, возвышающейся над ‘Абд Манаф ибн Кусайй, наделенному непогрешимо­стью (iṣma)¹³, подкрепленному мудростью, лучшему из лучших, отмеченному в Торе и Евангелии¹⁴, а также роду его чистому, преемникам его - халифам, бывшим ему тестями и зятьями¹⁵, и всем мухаджирам и ансарам¹⁶.

[Два уровня науки толкования]

Знай, что остов всякой науки и костяк всякого искусства составляют раз­ряды ученых примерно одного порядка, когда шаги творцов в них - близкие или одинаковые. Если какой-то ученый опередит другого ученого, то лишь на несколько шагов, если один мастер того или иного ремесла и вырвется вперед по отношению к другому, то только на небольшое расстояние.

Однако есть то, в чем действительно разнятся ранги, где бывает опе­режение и соперничество, превосходство и мастерство, где, с одной стороны, дело доходит до глубочайших заблуждений, а с другой - где можно поднять­ся до уровня, когда одного считают за тысячу. Это те красоты мысли и ума, которые есть в науках и искусствах, те тонкости смыслов, бросающие вызов умам, таинственные секреты, скрывающиеся за завесами, все то, во что могут проникнуть из числа избранных (khāṣṣa) лишь единицы, самые избранные. Прочие же слепы и не могут постичь суть. Они пленники следования приня­той традиции (taqlīd), не могущие освободить свой ум и дать ему волю.

Из того, что будоражит умы и завораживает чувствительные сердца, - редкие мысли, нуждающиеся в тонком подходе, хранилища тайн, до которых трудно добраться, - больше всего содержится в науке толкования (тафсира). Эту науку не исчерпать, и к ней устремляют взоры все знающие люди, как упоминал ал-Джахиз в книге «Назм ал-Куран» (Строй Корана)¹⁷.

[Главная наука для раскрытия сокровенных истин - риторика]

Однако ни законовед (faqīh), даже если он выделился среди своих коллег в знании богословско-правовых заключений (fatāwā) и заповедей (aḥkām), ни богослов (mutakallim), даже если он превзошел всех обитателей этого мира в искусстве богословия, ни знаток историй и преданий (qiṣaṣ waakhbār), даже если у него память сильнее, чем у Ибн ал-Кирриййи¹⁸, ни про­поведник (wā‘iẓ), даже если он превзошел в поучениях ал-Хасана ал-Басри¹⁹, ни грамматист (naḥwiyy), даже если он разбирается в грамматике лучше Си- бавайхи²⁰, ни лексикограф (lughawiyy), даже если он досконально изучил все языки и говоры (lughāt), ни один из них не сможет пойти по этой дороге, и не откроются ему там истинные знания, если он не овладел двумя науками, спе­циально предназначенными для Корана: наукой о значениях (‘ilm al-ma‘ānī) и наукой об изъяснении (‘ilm al-bayān)²¹. Он должен потратить время на изуче­ние их, просидеть часы, чтобы освоить все грани их метода и изучить все их положения ради того, чтобы подойти к познанию этого свидетельства Аллаха (ḥujjat allāh), к постижению чуда (mu‘jiza), дарованного посланнику Аллаха. Но сначала он должен взять кое-что от каждой науки, соединяя два метода: исследование (taḥqīq) и запоминание (ḥifẓ). Он должен много читать и неод­нократно повторять выученное. Тогда потраченное время вернется к нему, и он станет рыцарем науки о выражении (i‘rāb)²², одним из первых среди хра­нителей Писания, оставшись при этом верным своей природе, наделенным острым чутьем, бдительным душой, могущим замечать тончайшие нюансы, самые скрытые символы. Он станет гибким и чутким, а не закоснелым суха­рем. Он овладеет всеми приемами и способами стихов и прозы, станет масте­ром в искусстве мысли и слова, понимающим, как складывается и строится речь, как достигается порядок и гармония в ней, как не споткнуться, не за­пнуться и не поскользнуться в речах.

[Повод для написания комментария]

Мои братья по вере из числа достойнейших представителей слоя тех, кто спасется, сторонников справедливости (afāḍil al-fi ’a an-nājiya al-‘adliyya)²³, соединяющие в себе науку арабского языка и науку оснований веры (al-uṣūl ad-dīniyya), нередко обращались ко мне с просьбой дать толкование какого- то айата. Каждый раз я приоткрывал завесу над некоторыми истинами. И я заметил, что они восторгались и удивлялись, выражая желание увидеть сочи­нение, заключающее в себе часть этого. В конце концов, они все вместе сделали мне предложение продиктовать им книгу «Раскрытие истин ниспослания и источников суждений об аспектах истолкования» (al-Kashf ‘an ḥaqā’iq at-tanzīl wa-‘uyūn al-aqāwīl fī wujūh at-ta’wīl). Я извинился и отклонил предложение, но они отказались принять отказ и продолжали настаивать, прибегнув к помощи великих мужей веры и ученых, сторонников справедливости и единобожия (al-‘adl wa-t-tawḥīd). Я знал, что ответить на их просьбу - моя обязанность, ибо приступить к такому делу - подобно религиозному долгу. Причиной же моего отказа было то, что я видел вокруг себя - время упадка, когда люди сла­босильны и все их помыслы ограничиваются самыми ничтожными потребно­стями этого мира. Разве могут они дотянуться до уровня речей, основанных на науках о значениях и об изъяснении.

Я продиктовал им раздел о зачинах (fawātiḥ) сур и кое-что об истинах суры «Корова» (№2). Это было очень упрощенное изложение, построенное на вопросах и ответах, со многими примечаниями и пояснениями. Я пытался дать им ощутить все богатство тонкостей этой науки, чтобы у них был маяк, по которому они могли бы определять путь, и пример, которому они могли бы следовать.

Когда же окрепло у меня намерение оказаться по соседству с домом Ал­лаха, побыть в Его святилище (ḥaram), я направился в сторону Мекки. И в каждом селении, через которые пролегал мой путь, я находил тех его обита­телей, к которым все обращались, а таких совсем немного. И я обнаружил, что они жаждали заполучить надиктованное, познакомиться с ним и переписать для себя. То, что я увидел, очень тронуло меня и подвигло на то, чтобы начать работу. А в Мекке я повстречал благородного имама честь рода посланника Аллаха эмира Абу-л-Хасана ‘Али ибн Хамзу ибн Ваххаса, да продлит Аллах его славу, который утверждает славу науки среди потомков ал-Хасана²⁴, и уз­нал, что он собирался отправиться ко мне в Хорезм с той же самой целью. Я сказал: «Для извинений больше нет оправданий» и решил начать коммен­тарий.

Я прошу Аллаха, чтобы все мои труды над ним стали моим путем к спа­сению и чтобы его свет освещал мне переход через мост (ṣirāṭ) передо мной и справа от меня. Да благословен Тот, к Кому обращают просьбы.