Институты мусульманской общины Симбирского – Ульяновского Поволжья в 1920–1930-е гг.

Введение

К началу Первой мировой войны мусульмане Симбирской губернии были второй по численности конфессиональной группой населения после православных христиан. Их доля в составе народонаселения по данным до­революционных статистических источников равнялась 9,5%, а общая чи­сленность составляла 171165 человек. К этому времени у татар-мусульман сложилась эффективно функционировавшая сеть религиозных институтов - мечетей, служителей культа и конфессиональных учебных заведений.

По списку населенных мест Симбирской губернии на 1913 год, в регио­не действовало 258 мечетей и, соответственно, мусульманских общин. Из их числа 184 мечети находились в Буинском (133), Курмышском (47) и Ардатовском (4) уездах. В пределах Симбирского (42), Карсунского (12), Сенгилеевского (10) и Сызранского (10) уездов, впоследствии ставших территори­альным ядром Ульяновской области, располагались еще 74 мечети. К 1911 г. в 190 мусульманских учебных заведениях (мектебе и медресе) обучались 10609 детей, из них 9431 мальчик и 1178 девочек. В среднем на каждую шко­лу у симбирских татар-мусульман приходилось 56 учащихся [1, с. 16]. Рели­гиозно-образовательные, духовные, социально-политические потребности населения обслуживали мусульманские служители культа, получившие про­фессиональную богословскую подготовку в медресе Среднего Поволжья. В материалах губернского правления начала XX в. содержится разнородная информация о мусульманских служителях культа Симбирской губернии. В 1907 г. их общая численность, с учетом указных мулл и муэдзинов, оценива­лась в 379 человек. Из них собственно имамов было 283 человека. В 1911 г. по ведомостям мусульманских приходов и духовных лиц численность только указных мулл составила 328 человек.

В ходе Великой российской революции 1917-1922 гг. в стране ради­кально изменилась общественно-политическая ситуация: рухнула Россий­ская империя и на ее обломках возникла новая советская государственность. К власти пришла социалистическая партия большевиков, и в области государ­ственно-конфессиональных отношений был взят курс на ликвидацию рели­гии как социального института, традиции и формы общественного сознания. Одновременно был предпринят социальный эксперимент по построению ате­истического общества и конструированию нового, советского типа человека. Объектом антирелигиозной политики государства оказались все конфессии. Непосредственным результатом такой политики стала деинституциализация религии, проявившаяся в закрытии и сокращении числа культовых зданий, ликвидации системы конфессионального образования, размывании профессиональных служителей культа, в разрыве преемственности религиозно-ду­ховных традиций и трансформации повседневных религиозных практик.

Мусульманские храмы

Масштабы и темпы деинституциализации мусульманской общины в Симбирском - Ульяновском Поволжье в 1920-1930-е гг. имели свою регио­нальную специфику. При этом необходимо учитывать, что дореволюционная Симбирская губерния не совпадает с современной Ульяновской областью. В межвоенный период отечественной истории в Советском Союзе проводились масштабные территориально-административные преобразования, и это не могло не сказаться на демографических параметрах татарского населения и количественных показателях религиозных институтов ислама в Симбир­ском - Ульяновском регионе. Так, территория Буинского уезда вошла в со­став Чувашской и Татарской АССР. Из бывшего Симбирского уезда в ТАССР были переданы девять татарских селений, в которых накануне Первой миро­вой войны насчитывалось 29 мечетей. Собственно в границах современной Ульяновской области от уезда осталось пять татарских деревень с 12 мече­тями. Всего же было 13 мечетей вместе с городской мечетью в Симбирске. Соответственно, ретроспективно к 1917 г. в современных границах право­бережной части Ульяновской области насчитывалось 42 мечети: 13 мечетей в оставшейся части бывшего Симбирского уезда, 12 - в Карсунском, 8 - в Сенгилеевском и 9 - в Сызранском уездах. Кроме того, в 1943 г. в состав Ульяновской области вошли населенные пункты бывших Кузнецкого и Хва- лынского уездов Саратовской губернии, Ставропольского и Самарского уе­здов Самарской губернии. По данным списков населенных мест, в границах левобережной части современной Ульяновской области к началу Первой ми­ровой войны в 26 татарских селениях Самарской губернии насчитывалось 55 мечетей, а в правобережной части в 26 деревнях Саратовской губернии — 78 мечетей. Всего, по ретроспективным оценкам, на территории региона в гра­ницах Ульяновской области к 1917 г. могло быть 175 мечетей.

В советских делопроизводственных документах 1920-1930-х гг. встре­чаются разрозненные сведения о количестве действующих мечетей в регионе. По данным на 5 марта 1930 г. 75 мечетей было в Старокулаткинском районе. Тот факт, что это были все еще действующие мечети, указан в отчете Старо- кулаткинского районного штаба за 1934 год по массовому выселению кулаче­ства из Средне-Волжского края. Кроме того, в источниках сообщается еще о 48 мечетях в 20 татарских деревнях. По-видимому, на рубеже 1920-1930х гг. на территории Симбирского - Ульяновского Поволжья с учетом Старокулаткинского района действовало не менее 123 мечетей и, соответственно, му­сульманских религиозных общин.

Скорее всего, вплоть до конца 1920-х гг. в регионе продолжилось стро­ительство новых мечетей, хотя и не такими темпами и не в таких масштабах, как в дореволюционной России. Например, в 1918 г. была открыта вторая мечеть в г. Симбирске, в 1921 г. построена новая мечеть в д. Старая Тюгальбуга, в 1922 г. — мечеть второго прихода в д. Уразовка. К 1929 г. была воз­ведена, шестая по счету, мечеть в д. Новые Тимерсяны.

По документам неясно, сколько мечетей в 1920-х гг. действовало ле­гально, и, соответственно, сколько было зарегистрированных мусульманских религиозных обществ. Дело в том, что по завершению гражданской войны в СССР был принят пакет нормативно-правовых документов, касающихся во­просов регистрации религиозных обществ. 3 августа 1922 г. - Декрет “О по­рядке утверждения и регистрации обществ и союзов, не преследующих цели извлечения прибыли”. В том же году, 10 августа, была выпущена инструк­ция, обязывавшая религиозные общества во время прохождения процедуры регистрации в обязательном порядке предоставлять в НКВД устав общества, список членов-учредителей, членов исполнительного комитета, копию ут­верждения устава соответствующими органами власти [2, с. 35-40].

В 1920-х гг. в СССР была проведена массовая регистрация мусульман­ских приходов. В соседней Нижегородской губернии их перерегистрация на­чалась в 1923-1924 гг. и завершилась к 1927 г., в регионе на тот момент было зафиксировано 113 мусульманских обществ. В Самарской губернии к 1928 г. были заключены договора со 105 мусульманскими общинами [3, с. 167; 4, с. 66]. В Ульяновской губернии перерегистрация также приходится на середину 1920х гг. В ходе регистрационной кампании в ряде татарских деревень возни­кли трудности с заключением договоров между религиозными обществами и местными органами власти. В частности, это произошло в деревнях Ахметлей и Большой Сайман Николаевского района. Татары-мусульмане десяти му­сульманских общин отказались заключать договоры о регистрации религи­озных обществ.

Летом 1925 г. была создана комиссия для выяснения причин не за­ключения договоров. 13 июня в президиум Ульяновского губкома поступил доклад, в котором говорилось, что “татарское население сильно закабалено своей вековой темнотой и религиозным дурманом”. В деревнях, особенно в д. Большой Сайман, верующие в своем большинстве описывались как “ре­лигиозные фанатики”. Кроме того, отмечалось, что в татарских деревнях не ведется партийно-политическая работа, а члены местной ячейки РКП (б) не пользуются уважением и авторитетом у населения. По мнению т. Короткова, участвовавшего в собрании жителей д. Ахметлеи, верующие не поняли суть декрета, который, по его словам, “не затрагивает чувство религиозности...”, а “заключение договора это не злой умысел, а ошибка населения, которую необходимо исправить”.

Действительные причины нежелания верующих заключить договоры лежали несколько в иной плоскости. В том же докладе от 13 июня 1925 г. было сказано, что жители селений недовольны запретом на преподавание вероучения в школах. На собраниях верующих, организованных властью 19-20 июня, вскрылись и другие обстоятельства. В частности, по словам т. Богданова, сказался негативный опыт реализации Декрета об отделении церкви от государства: в 1919 г. в д. Ахметлеи пришли пьяные коммунисты с наганами и требовали заключить договор на передачу мечетей государству. Верующие из этой деревни высказывали опасения, что в случае заключения договоров “в дальнейшем мечети будут обложены налогами”. Этого боя­лись и мусульмане из д. Большой Сайман. Они считали, что после договора и вовсе могут потерять мечеть — “стоит только заключить договор, как на эти мечети будет налог или хуже, — их возьмут и откроют там какие-либо советские учреждения”, например “театр или народный дом”. Как отмечал помощник прокурора по Сызранскому уезду, в этих татарских деревнях со­шлось несколько неблагоприятных социальных обстоятельств: “.все сквер­но переплелось в одно: и влияние богачей и мулл, и забитость бедняцкого населения, и бестактные, а порой явно преступные действия представителей органов власти, и глубоко вгнездившиеся во все норы общественных слоев преступные элементы”.

На заседании комиссии по выяснению причин не заключения договоров было принято решение не созывать “мечетные советы”, а в каждой деревне про­вести общие собрания граждан. Первое собрание было проведено 19 июня в д. Ахметлеи. Местные жители постановили зарегистрировать религиозные обще­ства и заключить договор. Видимо, не последнюю роль сыграло выступление имама Базеева, призвавшего заключить договор. Прямо противоположным ре­зультатом завершилось собрание верующих в д. Большой Сайман, решивших, что они жили без договора, и будут жить дальше. В обеих деревнях мусульман­ские общины, юридически, предполагалось оформить в виде религиозных групп.

30 июня президиум Ульяновского губкома постановил оформить реги­страцию и заключить договор с мусульманами из д. Ахметлей. Верующим из д. Большой Сайман был решено сделать повторное предложение, а в случае отказа временно закрыть мечети до момента оформления договора. Улья­новский Губком 8 июля 1925 г. предписал Сызранскому укому РКП (б) до августа провести среди жителей “усиленную подготовительную работу по разъяснению декрета о церкви, доказать, что заключенный договор не при­несет никакого вреда гражданам”, и добиться его заключения. Кроме того, во втором полугодии 1925 г. в этих деревнях побывал помощник прокурора по Сызранскому уезду. По его словам: "... трудно было на собрании, напряженно оно проходило, но все-таки постановили договора заключить. И договора были подписаны и в Саймане, и в Ахметлее [в тексте подчеркнуто красным каран­дашом — А.К.]”. В д. Большой Сайман договор был заключен позже, чем в д. Ахметлей, только в 1926 г.

По всей видимости, проблемы с регистрацией, связанные с опасениями верующих потерять свои мечети, были и в других селениях Ульяновской губернии. Не случайно 30 июня 1925 г. Ульяновский губком предписывал “вто­рично оповестить население, что местные органы власти после заключения до­говоров не имеют права отбирать мечети и использовать их в своих нуждах”.

Однако действительность оказалась совершенно иной. Уже в первой половине 1920х гг. началось закрытие мечетей и в них стали организовывать учреждения культурно-просветительского характера. В отчете агитационно­пропагандистского отдела Губкома РКП (б) за июль 1923 г. говорилось, что подотделом национальных меньшинств “взята татарская мечеть на фабрике им. Гая”. В 1924 г. татарское бюро докладывало, что по решению общих со­браний рабочих Самайкинской, Екатерининской и Мулловской фабрик были закрыты мусульманские молитвенные дома и переданы под школы фабзавуча и жилые квартиры. В протоколе коллегии нацмен за тот же год было сказа­но, что в результате кампаний по антирелигиозной пропаганде много мечетей было “обращено в народные дома”. А в начале января 1925 г. АПО Губкома РКП (б) разослал в райкомы партии и в краевой совет воинствующих безбож­ников запрос о подготовительной работе по закрытию церквей и мечетей.

Закрытие мечетей было вопросом времени. В официальных докумен­тах 1920-1930х гг. церкви и мечети рассматривались исключительно как центры кулацкой оппозиции советской власти. На самом деле, в это время они оставались одним из немногих локальных публичных пространств, не­зависимых от власти, где деревенские жители могли обсудить разные вопро­сы общественной жизни. Функция мечети как пространства формирования и выражения общественного мнения, унаследованная от дореволюционной эпохи, сохранилась в 1920-1930х гг. Например, в конспекте доклада “О не­которых недостатках районной партийной организации” за 1 апреля 1929 г. говорилось, что в ряде татарских деревень, в мечетях обсуждались выборы в сельские советы. Во время коллективизации участие кулаков в выборах в сельсоветы трактовалось советской властью как одно из проявлений обостре­ния классовой борьбы в деревне. Мечеть в д. Дракино Карсунского района рассматривалась властями как центр “контрреволюционной деятельности на селе, куда прячется вся кулацкая агитация” и где “под руководством муллы и кулаков велась антисоветская работа”.

Согласно итогам обследования политико-просветительской работы в Ульяновском округе, с 24 декабря 1929 по 5 февраля 1930 гг. были закрыты две мечети в татарских деревнях Кошкинского района и переданы под избы-читальни. В 1930 г. закрыта мечеть в Тюгальбуге. Там представители советских и партийных органов власти организовали голосование за закрытие мечети. Голосование проводилось дважды — на собрании бедняков и на общем собра­нии жителей деревни. По состоянию на 20 апреля 1930 г. каменную мечеть по ул. Лосевой в г. Ульяновске планировалось передать под клуб “мусульман­ской молодежи”. Такое решение было принято на основе наказа избирателей от национальных меньшинств по 26 избирательному участку. В 1932 г. были закрыты и отданы под “культурные очаги” (школы) четыре мечети в Средней Терешке, Кирюшкино, Вязовом Гае и Старой Яндовке; параллельно оформля­лось закрытие еще восьми мечетей Старокулаткинского района.

К 1947 г. по данным местных райкомов на территории Ульяновской области в 57 татарских деревнях, в областном центре и в г. Мелекессе было учтено 145 мечетей, из них — 13 действующих и 132 закрытых. Эти цифры близки к ретроспективным оценкам количества мечетей в границах области по состоянию на 1917 год — 175 мечетей. Материалы райкомов 1945-1947 гг. нельзя считать абсолютно полными и точными. В них нет сведений по всем татарским селениям региона, не совпадает количество мечетей по отдельным деревням и районам на начало XX в. и на 1945-1947 гг. Не по всем учтенным мечетям в 1945-1947 гг. указан год закрытия — только по 82 из 145. Есть расхождения и по дате закрытия мечетей, например, по Старокулаткинскому району. Так, согласно данным 1945-1947 гг., 50 мечетей были закрыты в 1935 г., однако это не соответствует сведениям источников по отдельным де­ревням. В д. Старая Кулатка 11 мечетей закрыты в 1937 г., в д. Старое Зеленое — шесть мечетей в 1930-1932 гг., по одной мечети — в Средней Терешке, Ки­рюшкино, Вязовом Гае и Старой Яндовке в 1932 г. (см. таблица 1). Поэтому возможно, что в районе в 1935 г. было закрыто не 50 мечетей, а 35. Однако и эта скорректированная цифра выглядит внушительно. Тем не менее, при всех имеющихся расхождениях, на основе совокупности выявленных историче­ских документов можно составить ограниченное представление о масштабах и сроках закрытия мечетей в Симбирском - Ульяновском Поволжье.

Массовое закрытие мечетей в регионе пришлось на десятилетний пери­од 1929-1939 гг. С учетом скорректированных данных по Старокулаткинскому району, до 1935 г. в Симбирском - Ульяновском Поволжье были закрыты примерно 35 мечетей из 104, а с 1935 по 1939 г. - еще 69 мечетей. То есть в это четырехлетие процесс стал более интенсивным и масштабным. Как минимум больше половины (60%) всех мечетей (104 из 175) были закрыты к концу 1930-х гг.

Нельзя сказать, что верующие мусульмане являлись пассивными участ­никами процесса деинституциализации религиозной общины. Исторические документы говорят об обратном. Верующие как могли пытались отстоять свои мечети, правда, их возможности и ресурсы были крайне ограничены и несопоставимо малы по сравнению с государством. Одна из легальных воз­можностей появилась в 1936 г., когда в СССР была принята новая — “сталин­ская” конституция. Она гарантировала советским гражданам свободу совес­ти и вероисповедания. Религиозные общины, верующие советской страны с воодушевлением восприняли эти конституционные гарантии как легальные возможности возращения культовых зданий, ранее переданных государству под культурно-просветительские и социальные учреждения. В органы госу­дарственной власти, начиная с низового уровня сельских советов и вплоть до высшего звена власти — ВЦИК СССР стали поступать ходатайства верую­щих о возращении культовых зданий. Однако провозглашенные гражданские права, инициативы верующих натолкнулись на реальность антирелигиозной политики государства. В полной мере это проявилось на региональном уров­не коммуникации религиозных общин и власти.

В июле 1936 г. верующие ряда татарских деревень Старокулаткинского района, Мосеевки, Кармалы, Старого Атлаша и Старого Зеленого возбудили ходатайства о возращении мечетей в пользу религиозных общин. 9 января 1937 г. на имя члена ВКП (б) т. Хабибулина поступила служебная записка начальника районного отдела Старокулаткинского УНКВД И. Базеева. В ней были раскрыты обстоятельства подачи ходатайств. В духе того времени действия верующих, уполномоченных от религиозных общин, были оцене­ны как антисоветские и контрреволюционные. Такая же оценка была дана и

существу самого ходатайства верующих д. Мосеевка: “Содержание заявления явно контрреволюционное, где всячески ложными показаниями компроме­тируют местные власти, чтобы перед ВЦИК добиться возращения мечетей, переданных общим собранием для общественных нужд: клуб, школы и т.д.”.

Совершенно иной была оценка верующими того, каким образом мечети были изъяты и какими должны были быть действия власти в условиях про­возглашенных конституционных гарантий. Так, уполномоченный от верую­щих Шарибжан Кузяев, придя в сельсовет 20 июля 1936 г., заявил: “Вот согла­сно новой конституции религия от государства отделена. Теперь разрешите нам занять мечеть для культовых нужд, ведь мечети вы взяли незаконно, там, в протоколах, подписались только комсомольцы”. На вопрос председателя сельсовета Шарибжан ответил, что пришел от имени уполномочивших его односельчан и хотел бы узнать, будет ли местная власть следовать нормам Конституции. Вместе с Сяфетом Караевым и Хусаином Алюковым Шариб- жан Кузяев обошел всю деревню и собрал более 200 подписей под ходатай­ство. При этом они убеждали односельчан: “Вы держитесь за религию, если веруете, то подпишитесь, чтобы нам мечеть возвратили обратно”.

В тот же пятничный день, 20 июля, в соседней д. Кармалы после мо­литвы на кладбище состоялось собрание верующих, на котором постановили подать ходатайство. Сначала верующие решили обратиться в сельсовет, а в случае отказа направить заявление во ВЦИК СССР. Уполномоченным по хо­датайству был выбран Люкман Кузяев. Так же, как и в д. Мосеевка, вместе с Хусаином Абдульменевым и Арифуллиным, он обошел односельчан и собрал более 400 подписей. После того как сельсовет отказал в ходатайстве, верую­щие направили его во ВЦИК СССР³.

Побудительным фактором в подаче ходатайств о возвращении мечетей стали ничем не подтвержденные факты или попросту слухи о благоприятном исходе подобных дел у татар-мусульман в соседних регионах. Согласно дан­ным НКВД, в деревнях Старокулаткинского района появился некий “ходок” из с. Шемалак Павловского района, который заявлял, что в Павловском и

Неверкинском районах уже вернули верующим мечети, и этого же надо до­биваться местным жителям. В селах Кармалы и Средняя Терешка аналогич­ные слухи распускали Алим Бадаев из Пензы и Каюм Хамзин из с. Средняя Терешка.¹ Процедура подачи ходатайства включала несколько этапов и вы­глядела следующим образом: 1) обсуждение вопроса среди верующих после молитвы и выборы уполномоченных от религиозной общины; 2) составление текста ходатайства; 3) подворный обход деревни и сбор подписей под заявле­нием; 4) обращение с ходатайством в сельсовет; 5) направление ходатайства в высший орган государственный власти, в данном случае во ВЦИК СССР.

В обеих деревнях, Мосеевка и Кармалы, сельсоветы отказали в удов­летворении ходатайства. По-видимому, такой же результат был и в других соседних деревнях района — Старом Атлаше и Старом Зеленом.

Религиозные школы

К началу Первой мировой войны в пяти татарских деревнях Симбир­ского уезда насчитывалось девять мектебе и одно медресе в Симбирске. В мусульманских общинах Карсунского уезда к этому времени было пять ре­лигиозных школ, в Сенгилеевском и Сызранском уездах — по девять школ. Таким образом, ретроспективно в современных границах правобережной части Ульяновской области функционировало 33 религиозных школы. С учетом татарских деревень Кузнецкого и Хвалынского уездов Саратовской губернии (43 школы при 78 мечетях), Самарского и Ставропольского уездов Самарской губерний (19 школ при 55 мечетях) на территории в границах современной Ульяновской области ретроспективно было примерно 95 му­сульманских школ.

После принятия 23 января 1918 г. Декрета “Об отделении церкви от государства и школы от церкви” в СССР начался полномасштабный процесс последовательного вытеснения религии из школы и выстраивания светской системы образования. К 16 мая 1925 г. в Ульяновской губернии по данным отдела национальных меньшинств работало 30 татарских школ первой сту­пени, в которых обучалось 28% детей школьного возраста. К 1927 г. из 4034 детей не были охвачены советской школой 1382 чел., а их доля от общей чи­сленности детей школьного возраста составила 34,2%. В татарских деревнях Сызранского уезда — в Большом Саймане и Ахметлеях — 42% детей не посе­щало советскую школу.

В отчете “О состоянии работы среди татар по Ульяновской губернии за 1926-1927 гг.” отмечалось, что в основном дети, не посещавшие советскую школу, ходили изучать основы мусульманского вероучения к мулле. Причем такое обучение могло идти как на легальной основе, так и нелегально. Напри­мер, по данным Сызранского уездного комитета, на 7 мая 1927 г. в д. Большой Сайман неофициально работало три религиозных школы. В них обучалось около 100 детей, и в одной из школ занятия проходили в три смены. В сосед­ней д. Ахметлеи была организована нелегальная школа вероучения, и препо­даванием занимались мулла Багданов Каляй, жена торговца Мурада Шилова и дочь муллы Байбеллова Акима [5, с. 37]. Еще одна подпольная школа была организована в д. Старое Тимошкино Сенгилеевского уезда. Необходимо от­метить, что в данном случае речь идет о подпольных религиозных школах, выявленных властями. Сколько их было в действительности, сказать сложно, но очевидно, что несколько больше, чем сообщается о случаях деятельности таких школ в советских делопроизводственных документах.

В 1920-х гг. татары-мусульмане предпринимали легальные попытки открытия религиозных школ. Такая возможность появилась после частич­ных и временных уступок государства. В 1923-1925 гг. были изданы приказы НКВД и выпущена инструкция ВЦИК об упорядочивании вопросов, связанных с преподаванием мусульманского вероучения среди “восточных народностей”. Преподавание вероучения запрещалось в советских и прочих школах, но разрешалось в свободное время от школьных занятий [4, с. 83]. В середине 1920х гг. верующие д. Новые Тимерсяны составили ходатайство об открытии религиозной школы. Однако по причине жестких законодатель­ных условий и отсутствия финансовых средств на ее содержание жители де­ревни вынуждены были отказаться от этой идеи. Безусловно, сказывалась и общегосударственная политика, нацеленная на полную ликвидацию ре­лигиозного образования. В условиях нагнетаемого государством классового противостояния в обществе верующим приходилось идти на самые разные хитрости по ходатайствам об открытии религиозных школ. Так, в отчетном докладе татарской секции губкома ВКП (б) за 23 октября 1927 г. говорилось, что жители татарских сел Карсунского уезда включили в списки подписантов ходатайства бедняков, комсомольцев, несовершеннолетних детей, а уполно­моченными по ходатайствам нередко выступали сами бедняки. Все это расценивалось властями как контрреволюционное влияние кулаков и зажиточных крестьян на “темных и малосознательных крестьян”.

Сведения об отсутствии официально действующих мусульманских школах в Ульяновской губернии встречаются с середины 1920-х гг. Напри­мер, в отчете татарской секции Губкома ВКП (б) о состоянии работы среди татар с 15 октября 1925 г. по 15 мая 1926 г. сообщалось, что в губернии нет мусульманских школ. Об этом же говорилось и в протоколе заседания колле­гии агитационно-пропагандистского отдела Ульяновского губкома ВКП (б) за 16 марта 1928 года. Согласно докладной записки т. Валитова за 1929 год “О результатах поездки в Чердаклинский район по изучению религиозного состояния татарского населения и постановке антирелигиозной и политико­просветительской работы”, не было ни легальных, ни нелегальных мусуль­манских школ. В деревнях Татарское Урайкино, Енганаево, Уразгильдино и Татарский Калмаюр левобережной части региона религиозные школы офи­циально существовали до 1928-1929 гг., а затем были закрыты.

По всей видимости, деинституциализация религиозно-образователь­ной сферы мусульманских общин в Симбирском - Ульяновском Поволжье завершилась на рубеже 1929-1930-х гг. К этому времени в регионе прекрати­ли свое существование как легально открытые, так и нелегально действовав­шие мусульманские религиозные школы.

Мусульманские служители культа

В дореволюционной мусульманской общине в среднем при одной со­борной мечети штат служителей культа включал имама и муэдзина. В совре­менных границах Ульяновской области, ретроспективно, к 1917 г. было 175 мечетей, поэтому условно общую численность мусульманских служителей культа в пределах региона можно определить в 350 человек. Понятно, что в действительности их было несколько больше, так как в отдельных махалля служили два имама и муэдзин.

Механизм ликвидации института профессиональных служителей культа в 1920-1930е гг. в СССР включал разные формы социально-правовой дискри­минации представителей духовенства, вплоть до физического уничтожения. После принятия первых антирелигиозных декретов советской власти служите­ли культа постепенно были вытеснены из сферы семейно-брачных отношений, из образования, управленческих структур в религиозных приходах. В офици­альных документах того времени они относились к категории нетрудового населения, а это имело ряд дискриминационных последствий — повышенные нормы налогов, оплаты за обучение детей, за жилье [2, с. 97]. Как социаль­ная группа мусульманское духовенство было приравнено к эксплуататорскому классу и лишено общегражданских избирательных прав и в этом качестве от­носилось к особой категории населения, сконструированной советским госу­дарством, — “лишенцам”. При этом поражение в гражданских правах касалось не только их самих, но и членов их семей. Во время коллективизации религиозный статус и принадлежность к “лишенцам” нередко были достаточными основаниями для раскулачивания [2, с. 99, 111-112; 7, с. 353]. По существу, слу­жители культа, впрочем, как и иные социальные группы советского общества, не вписывавшиеся в новый социальный порядок, превращались в маргиналов и массово вытеснялись на периферию социальной жизни. Они рассматрива­лись как носители враждебной для коммунизма идеологии, жившие, согласно советским идеологическим клише, на “нетрудовые доходы”. По своему соци­альному статусу представители духовенства сближались государством с асо­циальными группами риска, получившими в советской политической лексике 1920-1930х гг. такие наименования как “паразит” и “тунеядец” [8, с. 103-104].

Книга памяти Ульяновской области содержит персональные данные на 56 мусульманских служителей культа, подвергнутых репрессиям советской власти по 58 статье УК РСФСР. Их доля от общей численности мусульман­ского духовенства (350 ч.) составляет 16%, то есть каждый шестой оказал­ся репрессированным. Анализ базы данных “Книги памяти” показывает, что 71,93% репрессированных служителей культа были в возрасте 40-69 лет, 12,28% — 20-39 лет и 15,79% — 70-89 лет. Соответственно, основной удар пришелся на служителей культа среднего и старшего возрастов.

Из 56 человек 36 (60%) были репрессированы, как и во всем Советском Союзе, в ходе двух репрессивных волн [2, с. 65; 3, с. 174-177] — в 1930 (16 ч.) и 1937 годах (20 ч.). Шестеро человек (10%) репрессированы в 1928-1929 гг., 17 (28,33%) — в 1931-1935 гг., и один — в 1939 году. В 1928-1939 гг. было вынесено 60 обвинительных приговоров. Причем из 56 человек четверо были дважды подвергнуты наказаниям. Таким образом, из 60 приговоров 31 — лишение свободы на разные сроки от 4 до 10 лет, десять служителей культа были приговорены к расстрелу, семеро раскулачены и высланы на спецпо- селение, шестеро высланы за пределы региона, еще шестеро в разное время содержались под стражей. Во время репрессивных волн, прокатившихся по стране, в 1930 г. в основном лишали свободы (10 приговоров из 31 за весь период), а в 1937 г. наряду с лишением свободы (9 приговоров из 31 за весь период) еще и расстреливали. Так, из десяти расстрельных приговоров де­вять были вынесены и исполнены в 1937 г. и один - в 1931 г.

По делопроизводственным документам 1920-1930-х гг. и регистраци­онным делам мечетей Ульяновской области 1940-1960-х гг. были выявлены сведения еще о 65 мусульманских служителях культа, подвергнутых самым разным формам социально-правовой дискриминации. Так, в течение 1927­1930 гг. были раскулачены и выселены за пределы региона восемь имамов и один муэдзин из деревень Верхняя Терешка, Новая Лебежайка, Старый Атлаш, Новые Тимерсяны и Старая Кулатка. В восьми татарских деревнях в 1929-1931 гг. было 56 представителей мусульманского духовенства, лишен­ных избирательных прав. Их доля от общей численности лишенцев колеба­лась от 15 до 34,6%. Например, в д. Новые Тимерсяны в 1930 г. из 60 лишен­цев 12 (20%) были представителями духовенства; в д. Енганаево на 1929 г. — 9 человек из 60 (15%); в Новой Кулатке, Старой Лебежайке, Новых Зимницах и Старом Атлаше в 1931 г. — 27 (36,4%) из 78 человек.

В 1930 г. в ходе протестных антиколхозных волнений, охвативших та­тарские деревни Ульяновского округа Тюгальбугу, Енганаево, Старый Сантимир, Елховый Куст, Старое и Новое Фейзуллово, под судом и следствием оказались как минимум восемь служителей культа. В том же году в д. Дракино Карсунского района была ликвидирована так называемая в советских документах “кулацкая группа” (12 человек) во главе с муллой, при этом двое из ее участников были расстреляны. Во время крестьянских волнений 1930 г. нередкими были призывы, например, в Тюгальбуге — “долой колхоз, ком­мунистов выгнать из колхоза, чтобы не мешали работать, вернуть мечети и мулл, кулаков не выселять”. В д. Новое Фейзуллово во время организации

колхоза задавалось много вопросов о религии, жители спрашивали — “не за­кроют ли при колхозе мечеть”. Во время сельских собраний, организован­ных в 1930 г. в 15 селениях Ульяновского округа по проработке постановле­ния ЦК ВКП (б) от 2 апреля 1930 г., представителям власти задавались одни и те же вопросы: “О возращении кулаков, о неправильном лишении мулл и азанчей, о введении божьего закона в школах”.

Начиная с конца 1920-х гг. многие имамы и муэдзины, оказавшиеся под жестким прессингом антирелигиозной политики государства, вынуждены были сложить с себя религиозные обязанности и полностью сменить сферу своей профессиональной деятельности. Фатых Мардугалимов из с. Елховый Куст, вновь избранный муллой после войны, написал об этом в автобиог­рафии: “В 1928 г. бросил работать муллой по приказанию государства”. В течение 1928-1929 гг. сложили с себя полномочия семеро имамов д. Новые Тимерсяны, в 1930 г. — четверо мулл из д. Елховый Куст. Одни это сделали по причине повышенного налогообложения наряду с кулаками. Другие по причине отказа в приеме и/или исключении их детей из советских учебных заведений. В частности, сын одного из имамов д. Татарское Урайкино был исключен из Мелекесского строительного техникума. Как было отмечено в материалах обследования “О состоянии религиозного и безбожного дела по Богдашинскому району”, подготовленных членом окружного совета СВБ в июле 1929 г., на местах следовало организовать работу “по недопущению возврата к сану мулл, снявших с себя сан”.

Тем не менее, вряд ли можно говорить о полном затухании религиозной жизни в татарских деревнях Симбирского - Ульяновского Поволжья в 1930­х гг. и ликвидации религии как социального института. В докладной записке заведующего отделом пропаганды и агитации Мелекесского райкома партии за 19 апреля 1941 г. говорилось, что в деревнях Аллагулово и Филлиповка в мечетях открыто работают муллы. Уже после завершения Великой Отечественной войны в условиях частичной либерализации государственно-кон­фессиональных отношений некоторые бывшие имамы Ульяновской области смогли вернуться к религиозной деятельности.

Заключение

Ретроспективно к 1917 г. на территории Ульяновской области в ее сов­ременных границах было 175 мечетей, 95 школ и 350 служителей культа. Деинституциализация мусульманской общины носила асинхронный характер. Раньше всего завершилась деинституциализация религиозно-образователь­ной сферы. Это произошло примерно на рубеже 1929-1930х гг. В регионе к этому времени не осталось ни официально открытых, ни подпольно дей­ствующих религиозных школ. Соответственно обучение основам вероучения переместилось в семью. До конца 1920-х гг. в отдельных татарских дерев­нях региона еще предпринимались попытки строительства новых мечетей. Массовое закрытие мечетей в основном приходится на 1930-е гг., и можно выделить две фазы в этом процессе: 1929-1934 гг. и 1935-1939 гг. При этом особенно много мечетей было закрыто в 1935 году. В итоге к концу 1930х гг. как минимум было закрыто больше половины всех мечетей. Социально-пра­вовая дискриминация, по самым скромным оценкам, затронула каждого тре­тьего представителя мусульманского приходского духовенства — 121 из 350 человек. Многие имамы вынуждены были полностью сменить свою профес­сиональную деятельность, и в послевоенное время лишь единицы вернулись к исполнению религиозных обязанностей муллы.

Список сокращений

АПО Губкома РКП (б) - Агитационно-пропагандистский отдел Губерн­ского комитета Российской коммунистической партии (большевиков)

ВКП (б) - Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков)

ВЦИК - Всесоюзный центральный исполнительный комитет

ГАНИ УО - Государственный архив новейшей истории Ульяновской области

ГАУО - Государственный архив Ульяновской области Губком - Губернский комитет НКВД - Народный комиссариат внутренних дел СССР - Союз Советских Социалистических Республик ТАССР - Татарская Автономная Советская Социалистическая Респу­блика

Уком - Уездный комитет

Архивные источники

Архив ГАНИ УО Ф. 1. Оп. 1. Д. 102; Ф. 1. Оп. 1. Д. 680; Ф. 1. Оп. 1. Д. 687; Ф. 1. Оп. 1. Д. 704; Ф. 1. Оп. 1. Д. 801; Ф. 1. Оп. 1. Д. 906; Ф. 1. Оп. 1. Д. 945; Ф. 1. Оп. 1. Д. 962; Ф. 1. Оп. 1. Д. 963; Ф. 1. Оп. 1. Д. 968; Ф. 1. Оп. 1. Д. 1162; Ф. 1. Оп. 1. Д. 1368; Ф. 1. Оп. 1. Д. 1459; Ф. 10. Оп. 1. Д. 15б; Ф. 13. Оп. 1. Д. 1062; Ф. 3. Оп. 1. Д. 1359; Ф. 3. Оп. 1. Д. 277; Ф. 3. Оп. 1. Д. 338; Ф. 3. Оп. 1. Д. 339; Ф. 3. Оп. 1. Д. 358; Ф. 3. Оп. 1. Д. 421; Ф. 3. Оп. 1. Д. 582; Ф. 3. Оп. 1. Д. 659; Ф. 3. Оп. Д. 663; Ф. 3. Оп. 1. Д. 680; Ф. 3. Оп. 1. Д. 777; Ф. 3. Оп. 1. Д. 778; Ф. 3. Оп. 1. Д. 779; Ф. 3. Оп. 1. Д. 785; Ф. 3. Оп. 1. Д. 787; Ф. 3. Оп. 1. Д. 801; Ф. 3. Оп. 1. Д. 808; Ф. 3. Оп. 1. Д. 906;

Ф. 3. Оп. 1. Д. 907; Ф. 3. Оп. 1. Д. 910; Ф. 3. Оп. 1. Д. 945; Ф. 3. Оп. 1. Д. 964; Ф. 3. Оп. 1. Д. 968; Ф. 31. Оп. 1. Д. 590; Ф. 37. Оп. 1. Д. 22; Ф. 37. Оп. 1. Д. 53; Ф. 37. Оп. 1. Д. 55; Ф. 37. Оп. 1. Д. 59; Ф. 37. Оп. 1. Д. 63; Ф. 37. Оп. 1. Д. 93; Ф. 37. Оп. 1. Д. 104; Ф. 37. Оп. 1. Д. 152; Ф. 37. Оп. 1. Д. 194.

Архив ГАУО Ф. 76. Оп. 7. Д. 909; Ф. 88. Оп. 1. Д. 934; Ф. 88. Оп. 1. Д. 1752; Ф. 88. Оп. 4. Д. 209; Ф. 88. Оп. 5. Д. 314; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 4; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 8; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 12; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 14; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 15; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 16; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 17; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 19; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 22; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 23; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 23; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 24; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 26; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 28; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 33; Ф. р-3705. Оп. 1. Д. 166; Ф. р-3705. Оп. Д. 177; Ф. р-3705. Оп. 4. Д. 13; Ф. р-3705. Оп. 4. Д. 16; Ф. р-3705. Оп. 4. Д. 17; Ф. р-3705. Оп. 4. Д. 18; Ф. р-3705. Оп. 4. Д. 19.